«Евгений Онегин»? Это про любовь…

В наше время день рождения Пушкина 6 июня стал пушкинским праздником Поэзии. В нынешнем 2023 году он получается двойным: 8 июня (по новому стилю) 200 лет тому назад полились первые строки чарующего великого творения — романа в стихах «Евгений Онегин».

Ещё об Онегине? О нём уже все сказано. Но больше истолкований, чем желания понять поэта. Такой подход В.С. Непомнящий возводит в принцип: в основе у Пушкина «как раз наличие “пустоты” в том месте, где у других писателей — психологический анализ, описание, подробности и нюансы». Автор якобы «оставил место», чтобы мы заполняли его своими переживаниями.

Вроде бы Пушкин не против такого подхода. В письме к Вяземскому он настаивает: «не надобно всё высказывать — это есть тайна занимательности». Но у него достаточно подробностей и нюансов для того, чтобы понять его позицию, а не заполнять «пустоту» своими суждениями.

Вот пример, который читают превратно, в угоду своим представлениям, тогда как есть полная возможность понимать его по-пушкински.

Онегин непрошенным является в княжеский дом и в его «домашней» половине, куда гостям хода нет, единственный раз видит прежнюю бедную Таню, читающую «какое-то» письмо. Зато ее кумир здесь выглядит непривычно — и что понимает она?

Тут уникальное обобщение, категоричное по форме и неопределенное по содержанию. В нашем языке носители содержания — имена; это существительные (правда — ложь, любовь — ненависть, родина — чужбина) и прилагательные (притягательный — противный, ранний — поздний, умный — глупый). А в приведенных строках главное слово обобщения ничего не характеризует, не выражает, а только указывает, оно — вместо имени, местоимение. И получается, что кажущееся понятным, предельно ясным «всё» на деле становится безмерным. Цитату с полным правом на то может использовать, для подкрепления своих рассуждений, исследователь (читатель), утверждающий, что Татьяна видит глубину и подлинность онегинского чувства, но со своими притязаниями сюда (используя «всё» как зонтик: если ясно «всё», то и всем!) вклинится и тот, кто считает — Онегин лицемерит по возрождаемым навыкам «науки страсти нежной».

Почему Татьяна не ответила на любовь Онегина? Ответов — на любой вкус. Из-за страха перед общественным мнением (В.Г. Белинский). Всё упирается в вопрос «Как изменилася Татьяна!» — «кардинальный для понимания финала романа» (Г.П. Макогоненко). Здесь просто недоразумение непонимания: в деревне Онегин не понял любви Татьяны, теперь она платит той же монетой (Г.А. Гуковский). Татьяну «оскорбляет некоторый преднамеренный расчет в запоздалом ухаживании за ней» (В.И. Кулешов). Татьяна хорошо понимает Онегина: она видит, что герой охвачен всего лишь «любовной прихотью», «предлагает ей слишком мало» (Г.Н. Поспелов). Дело не в Татьяне, а в Онегине, который в ее глазах уже не тот герой (Б.С. Мейлах). Дело в самой натуре Татьяны, в ее сильно развитом чувстве долга, «которое берет у нее верх над самыми сильными ее чувствами» (С.М. Бонди). Татьяна «видит», что Онегин «ничего не понял в собственной своей любви», что «все обернулось бы очередным для нашего героя любовным приключением» (В.С. Непомнящий).

Но если контрастные толкования опираются на одно утверждение (как здесь: «внятно всё» — и всем?), может, обе стороны правы — наполовину? Такого не может быть. Какое истолкование верно, стало быть, только оно и правомерно, вполне четко выявится, если сумеем понять позицию поэта: нелегкая и благодарная задача. Нельзя выщипывать только отдельные факты, а всякую деталь нужно по возможности рассматривать в контексте.

За контекстом для «нашей» детали далеко ходить не требуется, всего лишь до предшествующей строфы:

Который раз она читает это письмо? Да она его едва ли не наизусть помнит! А слезы льет, как в первый раз. Это горечь утраты, и она не теряет остроту. Если бы такое письмо получить в деревне!

А если Татьяна распознала бы в поведении Онегина игру? Тогда не было бы надобности хранить письмо. Допустим, сохранила, захотела перечитать. Но уж глаза в таком случае были бы сухими, сердитыми.

Тут две смежные сцены фактически сливаются в одну, интерес к тому, что произойдет на свидании, уводит внимание от того, что сказано вначале — и вполне ясная позиция поэта подменяется собственными размышлениями. «Евгений Онегин» — произведение не для однократного прочтения. Только так можно уловить прикрытые принципиально важные детали.

Аналогичная ситуация. Онегин согласился на визит к Лариным с целью посмотреть, что за «Филлида» стала музой юного поэта. Посмотрел. Не понравилась. Вроде бы никакого следа визит не оставил. Но на обратном пути задает приятелю странный вопрос: «Скажи, которая Татьяна?» А сам отлично понимает, что есть и младшая сестра, знает и ее имя. Он маскирует действительный вопрос: скажи, какова Татьяна? Для Ленского свой интерес именно к ней демонстрирует как абстрактный.

У Онегина острый, опытный глаз; не приходится удивляться, что он заметил даже непроизвольную «искру». Можно предполагать, что и Татьяну согрел взгляд необыкновенного гостя, что помогло ей отважиться на признательное письмо. Немаловажно: была реальной, но упущенной редкая возможность любви с первого взгляда. Это память сердца, которой не нужны аргументы; оценка нравится / не нравится моментальная. Но Онегин — человек рациональный, а разум способен погасить не только искру, но и пламя.

Татьяна послушалась зову сердца. Но она привыкла, чтобы у нее ум и сердце были в ладу. Тут разум молчит: для решения не хватает знания. Татьяна доверяет интуиции, но она не знает, кто стал ее героем. Неоткуда взяться знанию: мимолетная встреча да окольные слухи — вот и все источники информации. (Правда, для сравнения есть еще прочитанные книги). И в письме своем она задает важнейший для нее вопрос: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель...» Конечно, она очень надеется на первое и гонит саму мысль о втором…

Процесс познания героя составил для Татьяны три этапа: тревожный вопрос вначале, состояние, когда она стала Онегина «яснее понимать» после посещения его опустелого кабинета, перед последним свиданием ей стало «внятно всё».

Визит Онегина на ее именины подарил Татьяне «чудно нежный» «взор его очей», но следом он показал себя «коварным искусителем». Бессонной ночью она «не может / Никак понять его», решает: «Не может он мне счастья дать». Но она не отрекается от своей любви! Понимает, что эта любовь грозит ей гибелью — и не боится этого: «гибель от него любезна». Вот даже как!

Но следом Онегин предстал убийцей жениха ее сестры да вскоре и деревню покинул. В такой ситуации любовь могла быть обречена на убыль. Случай помог. Татьяна увлеклась чтением собранных Онегиным книг. И следует пушкинское обобщение:

В конце этой строки стоит двоеточие, и следует перечень (похоже!) того, что в герое поняла яснее Татьяна:

В пушкиноведении на удивление дружно этот перечень воспринимается как пушкинское толкование, подаренное им героине. Торопливое и безапелляционное: «разумеется: “Да, пародия”» (И.М. Дьяконов). Открыто снимается пушкинский знак вопроса, и все предположения включаются со знаком плюс: «Онегин – “подражанье”, “пародия”, “ничтожный призрак”, “Москвич в Гарольдовом плаще”» (Ю.М. Лотман).

Но авторское «я» в романе многолико. Строфу начинает лирический, автобиографический рассказчик (знак — «моя Татьяна»). Но продолжение строфы перечнем Пушкин передает безликому эпическому повествователю (которому – в том числе и здесь – приходится излагать и чужие мнения), и это маркировано: «Москвич в Гарольдовом плаще». Почему – москвич? Онегин «родился на брегах Невы», на этих же берегах «гулял» с приятелем-автором. Это связи Лариных тяготеют к Москве, в их «зоне» и Онегин, как всякий горожанин, попадает в москвичи. Наличие в перечне даже одной заведомо неточной детали не понуждает и все остальные подозревать в неточности, но наличие хотя бы одной неточной детали – знак, что и весь перечень бездумно, без проверки принимать не следует. Откровенно неточная деталь перечня свидетельствует: хотя перечень дается в форме авторской речи, излагается не авторское, а чужое мнение.

И еще. Сравним. В письме Татьяны: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель…» В обобщающем размышлении (по форме от автора): «Сей ангел, сей надменный бес, / Что ж он?» Заменено только личное местоимение адресата; все остальное – чистый перифраз, с сохранением вопросительной интонации. Где же добавление ясности?

А ведь авторское отношение к герою выражено вполне четко. Оно совпадает с отношением героини и воплощено в описании ее открытий — в предшествующей строфе! Можно утверждать вполне уверенно то, что в пушкиноведении каким-то образом обходится. Лучше узнав Онегина, Татьяна не разочаровалась в нем. Если бы она увидела в Онегине пародию, ничего бы не осталось ни в ее душе, ни в сердце – может быть, смутное воспоминание, не более. А она продолжает любить его! «Яснее понимать» означает для нее не разъединение, а сближение с ее героем.

Опора гипотезы о разочаровании Татьяны в герое – неприязнь исследователей к персонажам представленных в кабинете Онегина книг. Тут вопрос самый естественный: Онегину нравились ли герои хранимых им книг? Книги могли иметь свой вес – за постановку важных проблем, и это не индульгенция их героям.

Между тем основы такого понимания этих книг заложены еще в критике Белинского, писавшего по поводу осознания Онегиным своего сходства с героями любимых книг: «Это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть “украдкою кивает на Петра”. Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век» (VII, 454–455). Кстати, тут содержится и ответ на вопрос, почему Онегин – не подражатель книжным героям. Подражать можно тогда, когда тянешься за героем, как за идеалом. Онегин угадывает свое сходство с героями, подражать которым ему – по размышлении – не хочется (сам он и порвал с таким образом жизни); уловить с ними былое объективное сходство – значит обнаружить свойства глубокого, честного ума.

Татьяна, конечно, с азартом читает сами онегинские книги. Но она находит не косвенный, а прямой путь к возможности видеть душу манящего и загадочного для нее человека! «Хранили многие страницы / Отметку резкую ногтей»; на полях «она встречает / Черты его карандаша».

Вопросительный крючок – знак сомнения, а не одобрения. Как раз все эти пометы вряд ли отдалили Татьяну от того, кто завладел ее внутренним миром. Даже напротив: они укрепили не исчезавшее очарование героя. «Яснее понимать» означает не разъединение, а сближение героев. Татьяной, думается, верно было понято главное. И новый – уже не романтизированный, а реальный – Онегин не мог ее разочаровать, он стал для нее ближе и понятнее.

Душа Онегина открылась (хотя бы приоткрылась) Татьяне в его покинутом кабинете. Нет надобности преувеличивать это знание. Но она поняла, что любовь ­— не единственная (вершинная) ценность в духовном мире каждого человека, бывают иные предпочтения.

Значение онегинской школы для героини абсолютно точно определено Белинским: «Итак, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания; ум ее проснулся. Она поняла наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви» (VII, 497).

Онегин и не подозревал, какую трагическую пропасть между ними он разверзает, предлагая Татьяне любовь брата. Она и стала его сестрой. Но теперь другие отношения между ними невоз­можны. Татьяна по-прежнему продолжит любить Онегина, но эта любовь за­двигается в тайники души, чтобы существовать для нее одной; отныне она ис­ключительно духовна и будет избегать даже малейшего выражения в поступке.

Продолжая любить героя, Татьяна освобождает себя от нравственных обязательств перед ним. Теперь, и только теперь, и только поэтому перестает осознаваться как измена любимому брак с другим. Татьяна изменилась не тогда, когда вышла замуж и стала княгиней: это перемены внешние. Их бы тоже не было, если бы в Татьяне перед тем не произошли перемены внутренние. В понимании Татьяны брак без любви не являлся нарушением нравственной нормы: это закрепленное традицией выполнение долга. Но для этого надо иметь сердце спокойное, а если в нем любовь к другому? Правда, Онегин сам отказался от этой любви и даже советовал полюбить «снова». Татьяну не связывают обязательства перед Онегиным, однако тут нужно переступить через собственный внутренний запрет. Теперь смирение «души неопытной волненья» становится возможным. Как Онегин, она будет искать интересы жизни вне любви, впрочем, сохраняя свою единственную как согревающий внутренний огонек. Она будет осмыслена как «заветный клад и слез, и счастья». «Другому» будет отдано не сердце, а запрашиваемая рука…

Пушкин избегает своих прямых оценок чувств героев, он предпочитает показывать эти чувства.

Онегину дважды пришлось объяснять Татьяне, отчего он в деревне пренебрег возможностью счастливой любви, на свидании, а потом в письме. На свидании Онегин сдержан, сух, только излагает фаты, констатация преобладает над объяснением: я не таков, кого вы искали; я ни на миг не пленяюсь семейственной картиной; я не создан для блаженства. Он больше отрицает, чем утверждает. А кто же он такой? Над этим вопросом еще предстоит мучиться Татьяне.

Почему Онегин — будучи с Татьяной правдивым, честным — не пожелал развеять вокруг себя ореол таинственности? Сам герой пока не знает, как именуется то состояние, которое он реально переживает. Не знает потому, что и для поэта не настал момент, когда будет «слово найдено». Слово будет названо в письме: «Я думал: вольность и покой / Замена счастью».

Есть в письме признание совершенно неожиданное, которое, как ни странно, до сих пор не замечалось. На свидании:

В письме:

Воистину: что имеем – не храним, а потерявши – плачем. В деревне Онегин чересчур доверился холодной памяти рассудка.

Начертанная в письме программа блаженства получилась какая-то двойственная. То, что названо вначале и что несет действительную отраду, доступно только в сфере жизни женатого (по любви) человека. Онегин упустил такое счастье, «лишен того». А вот муки, бледность и угасание ему доступны, однако чрезвычайно сомнительно находить в них блаженство. А если в этом нашел блаженство, таи его про себя!

Не исключено, что эта путаница в эмоциях – прямое следствие противоречивости чувства, которое испытывает герой. С одной стороны, это любовь искренняя, страстная, задающая тон поведению. Она выражена пламенными словами:

Такую любовь невозможно не только прервать, но даже и ослабить. Таких резервов в себе Онегин и предполагать не мог. Это любовь сердца.

С другой стороны, в герое осталась целехонькой эгоистическая струнка. Преодоление эгоистической замкнутости — задача ничуть не легкая. Онегин не смог (не захотел?) подражать героине, которая, не получив отклика на свой призыв, «изнывала тайно». Убедившись в своем чувстве, он в прямом смысле преследует Татьяну, пускает в ход приемы ухаживания, которыми владел в своей светской жизни. Он же умеет читать взгляды и жесты, видит, что его знаки внимания неприятны Татьяне, но неугомонен. А ведь они совершаются на глазах искушенной публики и более того – на глазах чуткого мужа. Татьяна с полным правом может сказать о «соблазнительной чести» ухаживания за дамой высокого положения.

Настойчивость Онегина, может быть, объясняется тем, что он полагает – Татьяна не вышла, а выдана замуж без своего желания, а потому будет счастлива отозваться на его зов. Но ведь она ни шагу не делает ему навстречу. С эгоизмом, сильным зверем, Онегин совладать не смог.

«Крещенский холод» Татьяны, которым она ответила на письма, все-таки вынудил Онегина зиму 1824–1825 годов провести на самоизоляции. Все равно он покинет возлюбленную не раньше, чем добьется ее признания на непрошенном свидании в домашней половине княжеского дома, нарушив покой жившей в согласии четы.

Духовные задатки героини реализованы именно благодаря герою. Именно встреча с Онегиным позволила выявиться и развиться свойствам натуры Татьяны, которые, запрятанные в глубинах души, могли бы там и заглохнуть под воздействием бытовых жизненных обстоятельствах и под добровольным усилием смирить души неопытной волненья. Как Онегин начинается не с успехов в «науке страсти нежной», а с отступничества от светских развлечений, так Татьяна начинается не с сопереживания рассветам и французским романам, а с любви к герою.

Татьяну можно назвать прилежной ученицей Онегина. Ученица превзошла учителя. Татьяна не проповедует, она на деле «покойна и вольна». А еще она дописывает на знамени слово, которого никогда не было в лексиконе Онегина, — долг. В этом и состоит урок, который она возвращает Онегину. Долг — широкое и созвучное «декабристскому» времени слово.

Свое письмо Татьяна закончила упованием: «мне порукой ваша честь». Те же слова она повторит в концовке исповеди, но здесь они звучат иначе, крепче: «Я знаю: в вашем сердце есть / И гордость, и прямая честь». Трудно выстраивать что-то на обломках несбывшегося счастья, но напутствие дорогого человека сохранить гордость может послужить необходимой опорой.

В изображении героев романа Пушкин предстает не творцом «пустоты», а тончайшим психологом, чутким к малейшим движениям души. Он успешно начинает путь показа героев в динамике, в постоянном развитии.